Мудрый херсонец: вовремя включить стоп-кадр
Не знаю почему, но при виде мерцающих кадров кинохроники военных лет у меня всегда сводит дыхание...
И я представляю себе эту старую кинопленку в проржавевших жестяных бобинах – настоящим чудом, той живительной влагой, что одна лишь сегодня в силах воскресить тех, кого уже давным-давно нет с нами. Кто когда-то, как и мы, любил и мечтал, хотел жить и строил планы на будущее, думал, что у него все впереди. А впереди оказалась лишь нечаянная память в громоздких железных коробках.
Я знаю, прекрасно знаю, что старая хроника – давно свершившийся факт, который никто и ничто не может изменить. Но как же болезненно тянет меня воспользоваться сейчас, за мгновение до конца, - пока летчик этого бомбардировщика еще жив и плексигласовый фонарь его кабины еще не покрылся ажурной росписью пулевых пробоин, - как же мучительно тянет меня нажать на спасительную клавишу стоп-кадра, чтобы оставить все как есть: летчика – живым, а самолет – невредимым!
Хотя, что это я – разве от меня что-то зависит? Разве я хоть в малейшей степени властен над этим последним, финальным мгновением чьей-то прерванной жизни?!
И что может изменить жалкая кнопка стоп-кадра, если чьи-то холодные глаза уже цепко держат цель в перекрестии прицела и, повинуясь резкому нажиму на чуткие гашетки приборов ведения бортового огня, скорострельными пулеметами уже вычерчены пока еще невидимые в свинцовом небе губительные трассы.
Вот этот момент на ваших экранах: когда обратного хода – нет, самолет на глазах разваливается на куски, а пилоту, раненому в голову, шейный позвонок и левую руку – уже не выброситься с парашютом...
И... начнется новый отсчет времени: где-то далеко, в Курской области или пригороде Мюнхена, безутешной матери до самого конца своей сломанной жизни предстоит горько плакать, вспоминая любимого мальчика. Плакать и проклинать того, кто не захотел вовремя включить стоп-кадр. Вечная память...
И я представляю себе эту старую кинопленку в проржавевших жестяных бобинах – настоящим чудом, той живительной влагой, что одна лишь сегодня в силах воскресить тех, кого уже давным-давно нет с нами. Кто когда-то, как и мы, любил и мечтал, хотел жить и строил планы на будущее, думал, что у него все впереди. А впереди оказалась лишь нечаянная память в громоздких железных коробках.
Я знаю, прекрасно знаю, что старая хроника – давно свершившийся факт, который никто и ничто не может изменить. Но как же болезненно тянет меня воспользоваться сейчас, за мгновение до конца, - пока летчик этого бомбардировщика еще жив и плексигласовый фонарь его кабины еще не покрылся ажурной росписью пулевых пробоин, - как же мучительно тянет меня нажать на спасительную клавишу стоп-кадра, чтобы оставить все как есть: летчика – живым, а самолет – невредимым!
Хотя, что это я – разве от меня что-то зависит? Разве я хоть в малейшей степени властен над этим последним, финальным мгновением чьей-то прерванной жизни?!
И что может изменить жалкая кнопка стоп-кадра, если чьи-то холодные глаза уже цепко держат цель в перекрестии прицела и, повинуясь резкому нажиму на чуткие гашетки приборов ведения бортового огня, скорострельными пулеметами уже вычерчены пока еще невидимые в свинцовом небе губительные трассы.
Вот этот момент на ваших экранах: когда обратного хода – нет, самолет на глазах разваливается на куски, а пилоту, раненому в голову, шейный позвонок и левую руку – уже не выброситься с парашютом...
И... начнется новый отсчет времени: где-то далеко, в Курской области или пригороде Мюнхена, безутешной матери до самого конца своей сломанной жизни предстоит горько плакать, вспоминая любимого мальчика. Плакать и проклинать того, кто не захотел вовремя включить стоп-кадр. Вечная память...
Виталий БРОНШТЕЙН
