Мудрый херсонец знает …
Евреи бывают разные. Одни видят среди нас исключительно плутов, богачей и олигархов, но прикоснувшиеся к нашей нации знают, что гордится она другими своими сыновьями – умными, добрыми, честными. Евреями по Торе, а не по изворотливости. Это про них мой рассказ накануне 9 Мая...
БРАТЬЯ СОКОРЯНСКИЕ
Работая над этой публикацией, я опросил нескольких сверстников-евреев и убедился, что рана, полученная при изучении творчества Гоголя в 60-х годах, не зажила до сих пор: никто из нас так и не смог забыть острое чувство жалкой беспомощности и стыда, когда в классе зачитывалась веселая сценка еврейского погрома из «Тараса Бульбы», а наши русские одноклассники, как нам тогда казалось, во всю смаковали обильно встречавшееся в тексте слово «жид» и все эти «болтающиеся в воздухе еврейские ноги в задравшихся панталонах».
И, кажется, никому в голову не приходило, что речь идет не о травле беззащитных насекомых, тех же тараканов на кухне, а о жуткой гибели ни в чем не повинных людей...
Так было во времена моего детства, именно на таких примерах я постигал свою национальную принадлежность и вот почему - сегодня я стыжусь этого ! - на протяжение многих лет я как-то пытался избегать при знакомстве называть свои отчество и фамилию.
Прошли годы, в нашей жизни и в жизни детей наших многое изменилось: канул в небытие государственный антисемитизм, исчезла печально известная процентная норма для поступающих в высшие учебные заведения и даже куда-то пропала пресловутая, «пятая графа» из наших анкет и паспортов.
Графа исчезла, а люди остались: и те, кто привык носить ее как клеймо, и те, кто скучает по полюбившейся роли верховного судии и вершителя еврейских судеб. Вот и вспомнилась мне история, передававшаяся когда-то в еврейской среде шепотом, из уст в уста и, в конце концов, ставшая легендой. Об известном ректоре медицинского института, изрекшем крылатую фразу: - В моем институте будет учиться столько евреев, сколько их трудится в шахтах Донбасса!
И о том, как зачислили в этот институт еврейского паренька, не набравшего на экзаменах нужного количества баллов, но пробившегося на прием к ректору и предъявившего трудовую книжку шахтера. Рассказывавшие эту историю почему-то дружно умилялись: и находчивости незадачливого абитуриента, и порядочности ректора, выполнившего данное когда-то для красного словца обещание.
Но сегодня это умиление, похоже, рассеялось, и осталась одна только жалость. Нет, не к тем даже еврейским мальчикам-умницам, папиным и маминым вундеркиндам, обладавшим блестящими разносторонними познаниями, но не поступившим из-за пятой графы в институт, а к нам с вами, уважаемый читатель, рискующим попасть в руки того доктора-шахтера, пускай и еврея...
Действительно, сегодня в жизни нашей переменилось многое: уже давно из школьного варианта текста «Тараса Бульбы» убраны наиболее одиозные места, оскорбляющие честь и достоинство моего народа, но сказать, что успешно разрешены и все другие проблемы, связанные с национальной самоиндификацией, по-прежнему нельзя. Просто на смену одним - пришли другие, но оттого не менее злободневные, болезненно воспринимаемые и учениками, и учителями еврейской школы.
Возьмем преподавание еврейской литературы. Представить сегодня этот предмет без творчества выдающегося еврейского поэта Хаима Нахмана Бялика - нельзя, как и весь его литературный вклад - без ныне широко известного «Сказания о погроме».
Что ж, посетим урок в 11 классе и послушаем учителя, читающего вслух взрослым юношам и девушкам горькие слова:
Бесчестили пред тем, как их убили,
И в самый миг убийства... и потом.
И посмотри туда: за тою бочкой,
И здесь, и там, зарывшися в сору,
Смотрел отец на то, что было с дочкой,
И сын на мать, и братья на сестру,
И видели, выглядывая в щели,
Как корчились тела невест и жен,
И спорили враги, делясь, о теле,
Как делят хлеб,- и крикнуть не посмели,
И не сошли с ума, не поседели
И глаз себе не выкололи вон
И за себя молили Адоная!
Или вот эти:
И загляни ты в погреб ледяной,
Где весь табун, во тьме сырого свода,
Позорил жен из твоего народа –
По семеро, по семеро с одной.
Над дочерью свершалось семь насилий,
И рядом мать хрипела под скотом...
Может ли представить себе читатель, какой стыд, какой ужасный стыд и за свой народ, и за себя - его современных представителей - испытывают наши юноши во время чтения этих строк, почему они так опустили головы и избегают встречаться взглядом со своими одноклассницами, какое всепожирающее пламя бушует в их неокрепших душах, сколь унизительны для них тихое понимание и безропотность в глазах сверстниц...
И если стыд, по своей природе, чувство очищающее и со временем преходящее, то сила и мощь эмоционального накала этих стихов могут и вовсе довершить то, чего не смогли сделать даже погромщики: породить у молодых людей навсегда чувство неполноценности. Отбросить их назад на тысячи лет, туда, откуда с таким трудом вышли их предки - в духовное рабство...
Но как работать учителю с такими текстами: читать с ребятами на уроке или выносить на внешкольное ознакомление? Следует ли предварять изучение «Сказания» уравновешивающей, щадящей информацией, всеми этими статистическими выкладками типа: сколько среди евреев было Героев Советского Союза или среди Героев Советского Союза - евреев?
А может, просто окунуться в историю темного средневековья и напомнить ученикам старательно забываемые сегодня нашими земляками-славянами массовые насилия татаро-монгольских орд над несчастными россиянками, а не менее агрессивных крымских татар - над безутешными украинками? И все это - за редким исключением! – на том же фоне катастрофического бессилия их мужей, отцов и сыновей защитить своих близких, оказать хоть какое-то организованное сопротивление...
Но не будет ли такая информация воспринята как стандартная, вневременная и общенациональная модель поведения личности в экстремальных ситуациях? Мол, так всегда было, есть и будет дальше, и не нам менять устоявшийся порядок вещей, и вообще, ничего постыдного нет в том, что нормальный человек прячется, когда грубая сила губит и оскверняет все вокруг, ведь главное - самому остаться живым, не так ли?
В этом свете унизительная пассивность еврейских мужчин в погромах, описанных Х.Бяликом, весьма вероятно, имеет не столь простую мотивацию, как нам это представлялось ранее: ведь более энергичные действия с их стороны, несомненно, явились бы ничем иным, как тем же самоубийством, строжайше запрещенным религией.
Все это, оговорюсь сразу, я привожу вовсе не для оправдания своих несчастных предков, ведь с точки зрения нашей Главной Инструкции никаких прегрешений они не совершили, наоборот, именно их мучители своими злодеяниями преступили все грани человеческого, мыслимые и немыслимые.
Скажу правду, в своих раздумьях о «Сказании о погроме», я чуть было с самого начала не смалодушничал: принял, как мне тогда казалось, единственно верное решение - не изучать это произведение вовсе, делать вид, что его вообще не существует в природе. И даже поделился этим со своим духовным наставником-раввином, рассказав ему о том, что ненавижу некоторые стихи Бялика, в которых он просто-напросто оскорбляет наш народ, и зачитав при этом вслух ранее приведенные строки.
- «Сказание о погроме»?- равнодушно поинтересовался раввин, - ну и что же здесь оскорбительного?
Я не находил слов. Неужели молодой человек так легко смирился с подобной самохарактеристикой своего народа?
- Все это было, и все это правда, - довольно спокойно продолжал он. - Просто наш народ - это такой народ, в истории которого было все, и это тоже...
Не помню, о чем мы говорили после. Но чувство неудовлетворенности меня еще долго не покидало.
Прошло время. И однажды раввин сам вернулся к этому разговору. Он попросил меня встретиться с человеком и описать историю его семьи. Сказал, что это, возможно, будет полезным для всех, кого обидели или могут обидеть стихи еврейского поэта.
Так в нашей школе появился гость. Пожилой, невысокого роста человек, с удивительно доброжелательным лицом, на котором выделялись по-молодому живые, до сих пор не выцветшие глаза, кажется, чувствовал себя здесь как-то неуютно. Поначалу он даже снял в помещении головной убор – серую, устаревшего покроя кепку, потом, увидев наших шумливых мальчишек, традиционные кипочки на их ершистых головках, неуверенно надел ее вновь. Он вел себя, как человек, которому довелось попасть снова туда, куда он уже не надеялся попасть никогда. Позже я узнаю, что, действительно, лет 70 назад он учился в хедере, и вот снова - не та ли родная атмосфера, ну как тут не растеряться?
Я не тороплю его в свой кабинет. Пусть он рассматривает портреты, размещенные у нас на самом видном месте. Слава Богу, это не портреты членов Политбюро, которые когда-то красовались в каждом учебном заведении и моментально убирались в случае смерти «партайгеноссе» или его преждевременного ухода в политическое небытие. Вы помните тех людей с портретов, живых людей с мертвыми, как стершиеся монеты, глазами?
В нашей школе дети видят родные лица цадиков, великих праведников своего народа, выдающихся представителей разных времен, но одного могучего племени, живые глаза которых знают все и видят все: и то, что было когда-то, и то, что происходит сейчас, и даже то, что еще у нас с вами впереди. Если не верите, приходите к нам в школу, посмотрите сами, и вы мне скажете, что я прав.
А вот не прав я, возможно, буду в другом. Если рассказанную мне гостем историю начну не с начала, а с конца. Представлю себе, например, мысленно карту юга Украины, проведу условную прямую между двумя точками: бывшим селением Калининдорф (ныне село Калининское) и моим любимым Херсоном; чуточку продолжу линию, так, километра на два, и как раз выйду на грустный конец этой истории – к городскому кладбищу в Камышанах.
Собственно, это кладбище - на самом деле самостоятельный маленький городок. Правда, на его тихих улочках вас не собьет быстрая машина, здесь легко дышится чистым степным воздухом. Как и в любом живом городе, здесь есть свои районы, престижные и не очень, В первых навеки поселилась благородная публика: крупные руководители, совпартработники, известные врачи и неизвестные мафиози, в последних - люди попроще.
Именно здесь и получила свою последнюю прописку скромная супружеская пара - Шулим Гершевич и Фейга Вольфовна Сокоряиские. Прожили они вместе, как говорят, душа в душу, ни много ни мало - 63 года и 5 дней. Очень везучие были люди. Когда-то до войны имели большое хозяйство: кур, уток, гусей, крупный рогатый скот. Фейга была образованным человеком, учительницей. Шулим - беспрекословным работягой, тружеником земли, покладистым и добрым. В свое время довелось ему хлебнуть лиха: воевал в первую мировую, помыкался в немецком плену. Оба они были из Винницкой области, переехали в Калининдорф уже в 30-ые годы.
Здесь следует немножко рассказать и об этом самом Калининдорфе. Говорят, селение это было основано евреями-землепашцами еще в начале позапрошлого века. Жили люди, трудились, собирали урожай, молились в своих синагогах, растили детей. Несколько позже появились там и немецкие переселенцы. Так что, селение было многонациональным: евреи и украинцы, немцы и русские, - все жили здесь дружно, во всяком случае, не мешая друг другу.
После революции - странное дело! - там почему-то создали сразу три сельсовета: еврейский, немецкий и украинский, начиналась новая национальная политика. В селе были хедер, еврейская школа и даже два еврейских техникума, словом, учись - не хочу!
После 22-го июня 1941 года, первым делом, выселили в Сибирь большинство немцев. Лишь немногим удалось избежать этой горькой участи и остаться дома. Всех мужчин призвали в армию, в селе оставались женщины, старики, инвалиды и дети.
Когда пришли фашисты, наступил новый орднунг: в один дождливый летний день более тысячи евреев длинною колонной вывели из села, и больше о них никто и никогда ничего не слышал. Просто были люди - и их не стало...
Внешне в селе вроде ничего не изменилось. Правда, еврейские дома охотно разграбили соседи, но солнце по-прежнему всходило по утрам и медленно заходило уже прохладными вечерами. Зима безмятежно сменила печальную осень.
Все шло, как и надо, некто Погалий, завотделом пропаганды и агитации райкома партии, оставленный для организации сопротивления, лично сам сопротивлялся не слишком долго: в первый же день встретил оккупантов хлебом и солью, а после - служил им не за страх, а за совесть, выдавая потихоньку уцелевших "юде". Это для нас, так сказать, информация к размышлению по поводу личной преданности официальных жрецов большевистского режима. А вот из оставшихся в селении немцев как раз никто и не замарался грязным пособничеством, не пошел служить в полицию, не выдал ни одного несчастного. Так нужно ли было вообще гнать ни в чем не повинных людей на верную смерть в холодные края? Помолчим немножко и мы в их добрую память...
Добрый украинский парубок - Семен Головченко, верный муж и всякой власти законопослушный гражданин, самолично - подальше от греха! - отвел свою любимую жену-еврейку с двумя малолетними детками прямиком в комендатуру и, уже выходя оттуда (теперь холостой и бездетный), облегченно вытирал пот со лба натруженной ладонью. Интересно, что сказал бы по этому поводу наш Хаим Бялик? Может быть, шкурничество и животная трусость мерзавцев все-таки вненациональны?
Как после выяснилось, наиболее активное, добровольное участие в массовых расстрелах евреев принимал бывший шофер председателя райсовета Афанасий Ивченко, дети которого до войны учились в еврейской школе, дружили с еврейскими ребятишками. Да и папаша их славился по селу своей любовью к малышам и домашним животным, Так что и здесь далеко не все ясно. Что это: паталогия или глубоко замаскированное сильнейшее личностное чувство?
Не забудем и то, что в подвале дома местного записного антисемита-жидоеда Миколы Бутейко более двух лет укрывалась другая еврейка с тремя детьми. И если в лихую годину друзья на поверку оказывались далеко не друзьями, то иной раз и враги менялись с точностью до наоборот.
Но это, пожалуй, уже к вопросу о нашем понимании или, точнее, о полном непонимании природы человека и тайн людских взаимоотношений.
А теперь вернемся, дорогой читатель, из Калининдорфа - ныне Калининского - к нашим супругам Сокорянским.
Совсем забыл упомянуть, что у них было шестеро детей. Не дал Господь им ни одной девчонки, зато парни были - хоть куда! Умные, трудолюбивые, сильные, красивые, да что я, собственно, вам рассказываю - посмотрите сами на эти снимки и скажите: разве я не прав? (см. фото)
А лица-то у них какие разные - и это у детей одних и тех же родителей! На мой взгляд, трое из них - Владимир, Лев и Исаак - вылитые славяне, а вот Рувим и Михаил - чем не ученики моей школы? Ну а старший, Григорий, - не пойти ли мне самому поглядеться в зеркало?
Милые мальчики! На этих снимках вы, учившиеся в сельском хедере, в форме советских офицеров, и пусть навечно улыбается Лева, и что-то плохое, кажется, уже предчувствует Рувим, но сегодня лишь один из вас, мой гость, может навестить на кладбище покойных папу и маму и прочитать на мраморной табличке скромного памятника горькие слова: «Здесь похоронены родители пяти офицеров Советской Армии, погибших на фронтах Великой Отечественной войны».
Эх, ребята, ребята... Разве не о вас всегда говорили, что вы хорошие сыновья? Зачем же вы так огорчили своих несчастных родителей, прислав им не одну, не две... а целых пять похоронок! Что ж это понесло вас, евреев, не отсиживаться в глубоком тылу, как утверждают сегодня мордатые активисты российской «Памяти» и украинского УНА-УНСО, а отлеживаться в сырых фронтовых окопах?
И не дано вам теперь уже узнать, что самую тяжкую дорогу прошел тот из вас, кто остался жив, вернулся с фронта, сумел согреть и обустроить всех ваших вдов с детьми, доглядеть престарелых родителей.
Ведь вам было суждено всего лишь достойно сражаться и умереть, а ему предстояло жить и заставить выжить ваши семьи...
И все-таки какими везучими оказались Шулим и Фейга! Судите сами, не жизнь, а сплошное везение: во время коллективизации их не раскулачили, не сослали в Сибирь, а всего лишь все отобрали!
А каких прекрасных сыновей воспитали, целых шестеро!
Война есть война, конечно, горе народное, но ведь один же вернулся живым - значит, опять везение: будет кому забрать стариков из полуразрушенного войной дома в Калининском в свою маленькую херсонскую квартирку, приютить осиротевших родителей.
А то, что вовремя сумели вырваться с женами и детьми своих мальчиков в дальнюю эвакуацию, - разве не везение? Иначе и памятника не было бы на Камышанском кладбище.
А разве не настоящая удача то, что ни один из пяти погибших сыновей не умудрился, навлекая подозрения на родителей, «пропасть без вести», будто оттуда, куда они на самом деле попали, известия приходят по военно-полевой почте...
Слава Богy, все как надо: и похоронок ровно пять, и каждый «погиб смертью храбрых».
Одно лишь жаль: все попытки престарелых Сокорянских получить в Херсоне хотя бы однокомнатную квартирку заканчивались неудачно.
Не смогли местные власти дать жилье родителям командира Льва Сокорянского, павшего в 1941-ом в боях на Западной границе.
Не сумели предоставить они кров отцу и матери капитана Владимира Сокорянского, участвовавшего в сражениях под Москвой и Сталинградом, освобождавшего наш Киев и нашедшего свою гибель в недоброй к евреям Польше с выколотой бандеровцами на высоком лбу пятиугольной звездою.
Так сложилось, что своего жилища не заслужили бедные родители ротного политрука Михаила Сокорянского, не удосужившегося по примеру одного своего фронтового соратника воспеть собственную «Малую Землю», зато успевшего на этой самой Малой Земле отдать свою жизнь в неравной схватке с жестоким врагом.
К сожалению, проморгали местные начальники и с жильем для родителей 18-летнего командира пулеметного взвода Рувима Сокорянского, младшенького, навсегда упокоившегося в свинцовых водах литовского Немана во время его форсирования.
Вот и остается нам утешать себя мыслью, что если бы не погиб в наступлении под Харьковом 35-летний командир дивизии полковник Григорий Сокорянский, а вернулся с фронта и зашел на минутку к секретарю горкома партии, глядишь - и появились бы у стариков собственные стены.
Всё, всё, всё... Понимаю, читатель уже утомлен совковой жилищной тематикой, пора и сообщить главное: а между тем, настоящая справедливость в конце концов восторжествовала! Где-то году в 1988, через много лет после смерти наших бездомных стариков, великая держава таки не выдержала и воздала им полной мерой, присвоив имя Сокорянских одной из улиц Калининского.
Вот ведь как у нас порой бывает: при жизни не могли выделить даже комнатки, зато после смерти - на тебе целую улицу!
И еще вот загадка: ни одна из вдов Сокорянских после войны не вышла снова замуж. Что это? Тотальное отсутствие женихов? Так вроде красивые были женщины... А может, просто иррациональная вера в то, что мужья живы и рано или поздно, но все-таки вернутся домой? Ведь только один из пяти погибших на фронте братьев Сокорянских похоронен в, так сказать, персональной могиле, все остальные лежат в братских, безымянных...
Не хотел бы, чтобы меня упрекали в национализме, но послевоенное одиночество вдов Сокорянских, скорее всего, подтверждает то, что и так не нуждается ни в каких доказательствах - верность еврейских жен.
Единственный из братьев, вернувшийся с фронта домой, Исаак Шулимович (на фото - нижний ряд, третий справа) рассказывает о своем боевом пути, о тысячах километров изъезженных фронтовых дорог, о горьком хлебе генеральских водителей, и я удивляюсь вслух: -Как, еврей - шофер командующего Говорова?
-А что здесь особенного? - щурятся в улыбке по-прежнему молодые глаза бывшего старшины,- разве вам не известно, что у многих боевых генералов, особенно в первые, самые тяжелые годы войны, были водители - евреи?
И видя мой недоуменный взгляд, уже серьезно продолжает:
- В водителе-еврее командир, по крайней мере, мог быть уверен, что тот его не завезет, не сдаст немцам. А ведь такие случаи бывали...
Что ж, опять мне есть о чем подумать.
Живет Исаак Сокорянский с детьми и внуками, жена часто болеет. На материальное положение не жалуется, хотя я прекрасно знаю, как живется сейчас в Украине пенсионерам. Вес послевоенные годы работал он рядовым шофером.
- Разбогатеть, - смеется Сокорянский, - никогда не мечтал, ставил задачу попроще: как бы выжить.
Много лет назад, когда у нас процветали лотереи, увлекался ими и он. И до сих пор удивляется, почему ни разу не выиграл. А я перевожу взгляд с фотографий братьев на своего гостя и думаю, что в своей главной жизненной лотерее он все-таки вытянул счастливый билет...
Исаак Шулимович бережно развертывает пожелтевший от времени пакет и показывает мне фотографии своих родителей. Я долго всматриваюсь в старое выцветшее фото Фейги, и в моем воображении медленно, как фотобумага в проявителе, выплывает другое, самое родное лицо...
Уже много лет нет со мной моей любимой мамочки, Рахили Абрамовны Бронштейн. Царство ей Небесное и земля - пухом, но за это время не было ни одного дня, чтобы я ее не вспомнил. По профессии она была агрономом, но в душе - великим педагогом...
Честно говоря, насколько я любил маму, настолько же не переносил своего старшего брата Бертольда. Правда, я лично его не знал: он умер от воспаления легких задолго до моего рождения, когда был с мамой и бабушкой в эвакуации. Но, Господи, сколько же раз, когда я делал что-то не то, мамочка в сердцах упрекала меня: - Бертик бы так не поступил никогда!
Когда я приносил из школы «четверку», то тут же узнавал, что Бертольд (который умер пяти лет отроду!) учился бы, разумеется, только на «пять» ...
Но самый страшный случай со мною произошел, когда я стянул на горпочтампте прекрасную пластмассовую ручку с блестящим металлическим пером, принес домой и наивно рассказал маме, где ее взял. Что тут началось! Не хочу вспоминать, как она меня впервые в жизни побила, но никогда не забуду, что было потом...
Мама взяла меня за руку, повела на почту, заставила вернуть злополучную ручку и при этом сказать женщине в окошко:
- Тетя, извините меня, я - вор, и возвращаю вам то, что я у вас на почте украл!
Если бы вы видели выражение лица моей мамы, горестно отвернувшейся при этом в сторону, и изумление «тети в окошке», то вы бы многое поняли в мамочкиной педагогике.
На обратном пути мы плакали вместе, мама и я. И уже придя домой, мама все-таки не удержалась, и я узнал... что мой старший брат, бессмертный Бертик, такого бы не позволил себе никогда!
Дорогой читатель! Я не даром так внимательно рассматривал старые фото родителей Сокорянских. И знаете, что мне открылось? Их фотографии не нужно помещать в журнале. Если хотите их увидеть, нет ничего проще: представьте себе на минутку любимые лица своих родителей, папы и мамы, и можете мне поверить, это будут точь-в-точь они - главные герои этой истории.
Старики Сокорянские честно прожили долгую жизнь. Они тяжко трудились и воспитали прекрасных детей. Их сыновья были веселыми ребятами. В памяти своих верных жен они навсегда остались молодыми галантными ухажерами с улыбчивыми открытыми лицами, в роскошных кожаных пальто.
- Какие состоятельные женихи, - уважительно думали родители невест. И невдомек им было, что кожаное пальто у братьев - одно на всех! И ничего, не ссорились, носили по очереди. Так это пальто и переходило от одного брата к другому, пока не попало к неженатому Рувиму, которого, как оказалось, ожидала не большая любовь и мирная семейная жизнь, а мутные воды чужого Немана.
Вот и подходит к концу эта грустная история, которая помогла мне найти новые подходы к изучению творчества Бялика. Конечно, не в каждой семье погибали пятеро из шести сыновей, но мне кажется, что судьба семьи Сокорянских все же в чем-то типична. Уже много лет в определенных кругах продолжается полемика: какая нация как воевала, сколько у кого Героев Советского Союза, дважды Героев и.т.д. Честно говоря, мне неприятно обилие на эту тему материалов в украинской еврейской прессе. А поскольку антисемитам мы все равно ничего не докажем, стало быть, снова доказываем сами себе?
Есть вещи, которые трудно или вообще невозможно осмыслить. Суровая статистика войны, например, показывает, что офицерский корпус, по сравнению с рядовыми солдатами, имеет больше шансов сохранить жизнь в ходе ведения боевых действий. А в семье Сокорянских как раз остался живым старшина, а пятеро офицеров - погибли. Но что это доказывает? Ровным счетом ничего. Или - что братья Сокорянские не знали статистики...
А заметил ли читатель, что в свое время все братья учились в хедере? Каюсь, лично я всегда относился к хедерскому образованию несколько насмешливо, как к чему-то довольно убогому. Но чтобы молодой полковник, командир дивизии — с хедерским средним?! Кстати, по отзывам боевых сослуживцев Григория, он был талантливым командиром с полководческим будущим. Наступление немцев под Харьковом это будущее перечеркнуло. А нам осталась на память лишь его фотография.
Мне думается, и об этом я рассказываю своим ученикам, судьба семьи Сокорянских воочию свидетельствует о том, что поэт Хаим Бялик был все же не прав. Потомки Маккабеев не исчезли. Они есть и будут в нашем народе всегда. Но каждая нация имеет своих героев и своих подлецов. И наш народ, увы, не исключение из этого правила.
Думаю, следует признать, что братья Сокорянские оказались куда лучшими сыновьями для своей социалистической Родины, чем она для них - матерью. Настоящая Родина-Мать обязательно позаботилась бы о родных и близких тех, кто отдал за нее самое дорогое - свою жизнь.
После всех бед и несчастий средневековья, после издевательств над нашим народом уже в сравнительно недавние времена, вклад Хаима Бялика в возрождение еврейского духа и мужественности - трудно переоценить. Ведь именно он, поэт Хаим Бялик, открыто противореча традиционным взглядам на самоубийство, четко назвал дальнейшую жизнь прятавшихся и тем спасшихся - постыдной и бессмысленной! Вот они, ключевые слова этого произведения, авторский призыв и пожелания всем, кто:
Рассыпались, бежали словно мыши,
Попрятались, подобные клопам,
И околели псами...
Сын Адама,
Не плачь, не плачь, не крой руками век.
Заскрежещи зубами, человек,
И сгинь от срама!
Автор «Сказания о погроме» считает - и нам передается гражданственный пафос и эмоциональный накал его стихов - что жить далее человеку, не защитившему свою семью, а по крупному счету - свой род, свой народ - нельзя. И даже, более того, призывает его не просто умереть, а умереть в наиболее унизительной, животной форме:
- Сгинь, - говорит он, а это значит: - сдохни, пропади, провались! И сделай это не из жалости к изнасилованным или убитым близким, не от боли безвременных утрат и потерь, а - от стыда, от срама - ибо с таким чувством порядочные люди не живут.
Вот это и есть главная мысль произведения и, как учитель, я стараюсь и делаю все для того, чтобы довести до своих учеников непреложную, неразрывную связь между «Сказанием» и появлением в нашем народе братьев Сокорянских и множества их боевых побратимов.
Я дал почитать эту статью моему раввину. Через несколько дней он предложил вместе навестить могилу супругов Сокорянских.
И вот мы на кладбище. Солнечный осенний день. Кругом желтая листва. Могила ухожена, все вокруг прибрано. С громким хлопаньем крыльев срывается с деревьев стая ворон. Говорят, эти птицы долго живут. Но почему они так любят кладбища? Что влечет их сюда: тишина, покой, медленное течение времени? А может, они прилетают навестить тех, кого знали когда-то живыми?
Пусть меня простит мой читатель, я специально пишу здесь о кладбищенских птицах. Я просто затягиваю время, потому что мне трудно рассказать вам, что мы увидели...
Наверное, кому-то помешала мраморная табличка с последним упоминанием о павших в боях офицерах Сокорянских. Она грубо сорвана, ее больше нет.
Простите нас, Фейга Вольфовна и Шулим Гершевич! Если кому-то спустя столько после войны мешает память о ваших мальчиках, значит - они все еще живы и им суждена долгая жизнь в нашей благодарной памяти. А вот тот, кто сделал эту подлость и спокойно живет среди людей, - вот он-то как раз и мертв. И нет ему места среди живых, как вашим сыновьям-героям среди мертвых!
Весь обратный путь мы проделали молча. Лишь перед въездом в город раввин спросил, почему я пишу о конце этой истории, разве она завершена?
Он прав. Фамилии Сокорянских суждена долгая жизнь. В последний раз, пожалуйста, присмотритесь к фотографиям братьев-героев. И теперь, если вы попадете в Израиль и случайно увидите на улицах Иерусалима или Хайфы молодых ребят в военной форме Цахала с короткоствольными автоматами узи, и их лица почему-то покажутся вам знакомыми, не удивляйтесь - так и есть, это - правнуки Сокорянские.
Что ж, у Вооруженных Сил Израиля неплохое пополнение... Эти погромов не допустят.
Виталий Бронштейн
